УЧЕБА И БЫТ  В ПЕДАГОГИЧЕСКОМ ИНСТИТУТЕ В ГОДЫ ВЕЛИКОЙ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ВОЙНЫ (ознакомиться можно по ссылке: ppi.pnzgu.ru/page/44220)

 

МОКИН ИВАН ЕГОРОВИЧ (1922-2006), доцент кафедры педагогики

  ЕЩЕ ОДИН ГОЛОС ВОЙНЫ

 60 лет минуло после окончания Второй мировой войны. 60 лет! Для истории – не такой уж большой отрезок време­ни. А для человека... Выросло целое поколение, не знаю­щее ужасов бессмысленной смерти, унижений, истязаний, пыток. А вообще – что для человека 50 лет? Это – период наиболее сознательной жизни, когда и сам смысл ее, и твои личные дела, свершения, не говоря уже о событиях обще­ственных, осмысливаются и в который раз переоценивают­ся! Однако пройдет и еще 50 лет, и сто, и тысяча, а память о самой жуткой и разрушительной войне не забудется.

      Я сражался за Родину на Украине и в Крыму, на юге страны, освобождал от фашизма Польшу, Югославию, Австрию и Венгрию. В грозные годы смертельной опас­ности я не дрогнул, не пал духом, не склонил голову перед захватчиками.

    Военная жизнь меня многому научила. В Сталинграде я осознал, к чему готовила меня судьба. Там складывались неписаные законы, и мужчина-воин обязан был соблюдать их, первейшие особенно – не тронь беззащитного, сражай­ся лицом к лицу с противником.

     Я могу точно восстановить в памяти все, что пришлось нашему 110-му саперному батальону проделать от Саль­ских степей до Ростова. Сильного сопротивления против­ника в этом направлении наше подразделение не встреча­ло. На участках были минные поля, и нам пришлось их разминировать, а это одна из самых трудных и опасных ра­бот. На участке от Новочеркасска до Ростова нужно было убрать десятки тысяч мин. Танковые мины можно было определить миноискателем, а противопехотные – найти только щупом. Каждый день были жертвы. На разминиро­вании полей мы потеряли сотни солдат и офицеров, чьи могилы остались безымянными. Я много потерял друзей в это время. Сам разделял с ними эти опасности и ежедневно ожидал такой же смерти. Большой радостью для нашего саперного батальона были ростовские артисты, которые изъявили желание добровольно вступить в нашу штурмо­вую бригаду и поднимали боевой дух офицеров и солдат до конца войны. Во время особо жестоких сражений участни­ки хора вместе с бойцами батальона участвовали в боях.

     Не буду утомлять читателя описанием, какой маршрут был у нашей части от Ростова в Крым. Шли днем, а больше ночью. Постепенно подкрадывался голод, холод и сверхче­ловеческое напряжение. Это было место сосредоточения войск Украинского фронта. Фашисты укрепились на этом участке. Состояние наших подразделений было крайне тя­желым, но бойцы стойко переносили сырость, голод, жаж­ду. Бои развивались с нарастающей силой. Каждый день противник вводил пополнение. Рано утром начинали бить его тяжелые батареи. Одновременно в небе появлялись са­молеты. Они буквально висели над нами, шли волнами по 20-30 машин, сбрасывая бомбы на всю глубину обороны по всему фронту. Вслед за ними двигались тоже волнами пикирующие бомбардировщики, затем штурмовики. Все это длилось часами, после чего начинались атаки танков и пехоты. Атаковали фашисты самоуверенно, считая, что в сплошном дыму ничего живого остаться уже не могло. Но эти атаки наталкивались на яростное сопротивление наших войск. Мы не отступали.

     Наше командование знало о планах врага и решило в оборонительных боях измотать его, а затем перейти в контрнаступление. В итоге фашистская армия потерпела поражение в Крыму, от которого не смогла долго опра­виться.

    Осенью 1943 года волна наступления наших частей докатилась до седого Днепра. Наши воины форсировали эту широкую полноводную реку и поклялись освободить столицу Украины. Вечером 5 ноября на улицах Киева на­чались бои за каждый дом. Сопротивление гитлеровцев в городе было сломлено. Громом победного салюта Москва возвестила всему миру о том, что Киев освобожден. Части и соединения, отличившиеся в боях, удостоены были на­именования «Киевских».

     Наша мото-штурмовая бригада после освобождения Киева и Украины была направлена в Польшу. Перед коман­дованием была поставлена задача: начать освобождение польской территории от фашистских захватчиков.

     В январе 1944 года наши войска после крупного наступ­ления вышли к Висле, южнее Варшавы, а в марте были срочно переброшены на форсирование реки Одер – пос­леднего крупного оборонительного сооружения Германии на подступах к Берлину. С каждым днем продвижение на­ших войск принимало все более широкий размах. Резервов у немцев больше не было. Часть войск сражалась с амери­канцами на Эльбе. Гитлер приказал отвести к Берлину все эти войска. Таким образом, был открыт путь американцам на Берлин.

     По широким дорогам Германии тянулись сотни, тысячи людей: кто на телегах, кто на велосипеде, многие с тач­ками, с детскими колясками... Большинство шли пешком куда-нибудь на запад, только бы уйти от русских.

    Наши войска опередили американцев. Они окружили столицу Германии. 21 апреля 1945 года снаряды русских уже рвались на улицах Берлина, и в начале мая гарнизон Берлина капитулировал. 9-го мая мы праздновали победу. Но недолго длился этот радостный день. В первую же неделю после него нам пришлось ликвидировать сотни немецких подразделений. Тысячи немецких солдат, уцелевших в этой страшной бит­ве, скрылись в лесах, бродили по селам и городам, будучи лишенными связи между собой, без руководства, безоста­новочно преследуемые нашими войсками. Нам пришлось их добивать или разоружать. Поэтому многие наши солда­ты погибли уже после объявления победы.

      Так была завершена Великая Отечественная война с фашистской Германией, в которой наши солдаты доказали, что они люди, достойные свободы и способные на великие подвиги.

   

МОЛЕБНОВ МИХАИЛ ПЕТРОВИЧ (1891-1981), 

доцент кафедры литературы, декан факультета русского языка и литературы

  ПЕРВЫЙ ДЕКАН ФАКУЛЬТЕТА РУССКОГО ЯЗЫКА И ЛИТЕРАТУРЫ

 

 

Авт. И.Ф. Шувалов

Пензенский педагогический институт был открыт по распоряжению Совета Народных Комиссаров СССР 5 июня 1941 г., а через две с половиной недели, 22 июня, началась Великая Отечественная война. Что пришлось ис­пытать руководству института в эти первые месяцы войны, трудно сейчас даже представить. Надо было организовать работу вновь открытого вуза в условиях военного времени, когда этот вопрос перед надвигающейся угрозой фашист­ского завоевания страны, само собой разумеется, отходил на второй план. Тем не менее институт в конечном итоге с этой задачей справился. Летом 1941 г. состоялся первый выпуск из учительского института, открытого в 1939 г., ус­пешно прошел набор на 1-й курс: 62 человека на физмат и 63 – на факультет русского языка и литературы педагогического института. Организованы факультеты и кафедры, подобраны педагогические кадры. Но вместо учебы сту­денты с 6 сентября были направлены на сельхозработы в Терновский район, а в октябре почти весь состав студентов и преподавателей был мобилизован на строительство оборонительных сооружений вокруг Пензы. Возглавляли всю эту работу директор института С.Н. Михайлов и деканы трех бывших тогда факультетов: М.Д. Токарев (физмат), А.А. Логунов (исторический), и М.П. Молебнов (русско­го языка и литературы). Расскажем подробнее об одном из них – Михаиле Петровиче Молебнове.

Он не был мобилизован на фронт, как некоторые его коллеги: Б.А. Колчин, М.Я. Андреюк, В.И. Иванов, С.И. Малышев и др. Но и на мирном посту далеко от фронта всем им, оставшимся во главе института, пришлось не­сладко. Все эти долгие военные четыре года они жили и работали, преодолевая неимоверные трудности. Основная задача того времени заключалась в том, чтобы не сорвать учебный процесс и выполнить поставленную задачу – го­товить учителей для школы. Организация учебного про­цесса заключалась не только в том, чтобы составить распи­сание занятий; зачетов и экзаменов. Много сил и времени уделялось розыску и возвращению на занятия покинувших их студентов, проведению с ними дополнительных заня­тий и консультаций. Не менее важной была и другая задача – удержать студентов на занятиях, заставить их, несмотря на тяжелейшие трудности, учиться, сдавать экзамены и за­четы. Такие условия жизни и учебы продолжались вплоть до 1945 г. Вследствие этого даже в 1943/44 учебном году по разным причинам из института «отсеялись» 159 чело­век (25% от всего состава).

И все-таки настоящая вузовская жизнь в институте, в том числе и на факультете русского языка и литературы, начала налаживаться к концу 1944 г. Стабилизировался сту­денческий коллектив, появилось твердое расписание заня­тий, эффективнее заработали общественные организации, на кафедру русского языка и литературы, возглавляемую М.П. Молебновым, пришли квалифицированные преподаватели. Возникла необходимость разделить эту кафедру на две. И с начала 1944 г. на факультете стали работать: кафедра русского языка (зав. Е.М. Иссерлин, а с ноября 1944 г. – Г.Р. Тукумцев) и кафедра литературы, заведую­щим которой назначается М.П. Молебнов. В становлении и в развитии этой кафедры он сыграл большую роль, так как периодически, вплоть до 1956 г. возглавлял ее. Много сделал он как декан факультета и для становления кафед­ры русского языка, а с 1951 г., когда образовался историко-филологический факультет и он стал его деканом, и для кафедр истории.

В годы его работы развивался и рос преподавательский коллектив, были защищены более десятка кандидатских диссертаций. И во всем этом была большая заслуга М.П. Молебнова как декана факультета и зав. кафедрой литера­туры, вся жизнь которого была связана р педагогической деятельностью г. Пензы и нашего вуза.

Он родился 18 ноября 1891 г. в семье железнодорожно­го кондуктора. В 1910 г. окончил 2-ю мужскую гимназию г. Пензы и поступил на славяно-русское отделение историко-филологического факультета Петербургского университе­та. В ноябре 1915 г. закончил его с отличием, получив ши­рокое филологическое образование. Кроме основных предметов, связанных с русским языком, русской и зарубежной литературой, изучал греческий, латинский, сербский, польский языки, старославянский язык с палеографией, сравнительную грамматику славянских и индо-европейс­ких языков, диалектологию, логику и другие предметы. В результате был удостоен диплома первой степени. Средс­тва для получения образования добывал частными урока­ми (репетиторством), которые начал давать, начиная с 5-го класса гимназии. Изредка получал скромную помощь от сестры-учительницы начальных классов. После оконча­ния университета начал работать в смешанной гимназии Мокшана. В сентябре 1916 года был назначен преподавате­лем русского языка и литературы Пензенской 1-й мужской гимназии, а в январе 1917-го – преподавателем литературы в Пензенском учительском институте. После Октябрьской революции 1917 года он преподаёт в Пензенском инсти­туте народного образования (ПИНО) до его закрытия, а с 1923 по 1939 гг. – в Пензенском педагогическом техникуме (училище). С1939 года до ухода на пенсию в 1960-м Ми­хаил Петрович работает в нашем институте. После этого переезжает на жительство к дочери в Ленинград. В 60-е годы неоднократно назначался (последний раз в 1971 году) председателем ГЭК на ИФФ (по специальности «русский язык и литература»). Скончался и похоронен в Ленинграде (1981 г.).

Несмотря на большую занятость на административной работе, Михаил Петрович активно занимался научной де­ятельностью, связанной главным образом с разысканием архивных материалов в фондах Пензенского облархива и Москвы. Им были найдены и опубликованы новые мате­риалы об И.Н. Ульянове (отце В.И. Ленина), Салтыкове-Щедрине, Белинском, Пензенском крепостном театре. Его научные работы (около 30) связаны с этими именами и те­мами. Назовём некоторые из них. Это статьи: «М.Е. Салты­ков-Щедрин» в «Трудовой правде» (1926 г.) о деятельности великого сатирика в Пензе с использованием ранее не из­вестных рукописных материалов; «Жизнь и деятельность И.Н. Ульянова в Пензе»; «Драма В.Г. Белинского «Дмитрий Калинин» в свете новых архивных документов»; «Белинс­кий и Пензенский край»; работы «Пензенский крепостной театр Гладкова» (1955 г.), «Александр Николаевич Ради­щев», «Пензенский театр в довоенный период (1917-1940 гг.)» и др. По совокупности научных публикаций в 1956 году Михаилу Петровичу было присвоено ученое звание доцента по кафедре литературы. Он активно сотрудничал с пензенской периодической печатью, участвовал в ряде научных конференций, выступал с докладом «Крепост­ной театр в Пензе» на заседании сектора истории театра Института истории искусств АН СССР (1946 г.). Доклад получил высокую оценку и был принят к напечатанию в «Ежегоднике» этого института. Избирался депутатом Юж­ного района Пензы и горсовета, был одним из самых попу­лярных лекторов по русской литературе г. Пензы по линии Всесоюзного общества по распространению политических и научных знаний. Награждён орденом Трудового Красного Знамени (1954 г.), медалью «За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.», значком «Отличник народного просвещения» (1954 г.), имеет многочисленные благодарности и Почётные грамоты.

 

НАЗАРОВ ЕВГЕНИЙ ПЕТРОВИЧ (1923-2004), 

старший преподаватель кафедры теоретической физики

 МОЕ БОЕВОЕ КРЕЩЕНИЕ

 Во время Великой Отечественной войны 1941-1945 го­дов я был радиотелеграфистом взвода управления 2-го ди­визиона 496-го армейского Остропольского минометного полка резерва Главного командования, дважды Краснозна­менного, ордена Богдана Хмельницкого второй степени. Летом 1943 года после боев на Курской дуге этот полк на­ходился под Харьковом. В боях полк понес значительные потери в живой силе и технике. Вот в это время я и попал в 496-й полк. Был определен во взвод управления 2-го ди­визиона радистом и выполнял роль связиста телефонной связи.

После пополнения полк направился на фронт: снача­ла в железнодорожном эшелоне до Днепра, а затем своим ходом. На пути следования наш эшелон бомбила авиация. Это было в ночное время. В напряженном ожидании мы следили за самолетами: будут бомбить или нет. И когда они стали удаляться от эшелона, все облегченно вздохну­ли: пронесло. Мы подумали, что это наша авиация, но че­рез несколько минут услышали взрывы бомб. Возвращаясь после бомбежки, самолеты опять пролетали над нашим эшелоном. Опять тревога, опять напряженные минуты. И вдруг 3-4 мощных взрыва потрясли наш эшелон. Эти взрывы дали ответ на вопрос, чьи это самолеты. Эшелон остановился. Прямого попадания не было, но бомбы взо­рвались недалеко от эшелона. Был приказ покинуть вагоны и рассредоточиться на поле. Через некоторое время, когда опасность миновала, мы опять погрузились в вагоны. Не­сколько человек были убиты и ранены. Фронт был не так уж далеко. Похоронив убитых бойцов, мы направились к нему своим ходом. Мне, как радисту, поручено было каж­дое утро принимать по радио сводки информбюро.

6 ноября 1943 года была принята радостная сводка: наши войска освободили столицу Украины. Днепр пере­шли по понтонному мосту и в Киев вошли ночью. После этого были освобождены город Житомир и многие десятки населенных пунктов.

Но противник был коварен. На железнодорожной стан­ции Житомира он оставил несколько цистерн с древесным спиртом, который являлся сильным ядом для человеческого организма. Об этом спирте узнали наши солдаты. Как рас­сказывали очевидцы, сначала спирт доставали через люк котелками, ведрами и флягами. Но люк в цистерне один, а желающих выпить и, как можно скорее, было очень много. Кто-то догадался и выстрелил из винтовки в цистерну, и желанная жидкость потекла наружу. Под струю подстав­ляли котелки, фляги, а кто и просто рот. Спирт сделал свое дело. Мало того, что солдаты опьянели: некоторые вскоре умерли. Многие стали небоеспособными. В результате на этом участке фронта армия была парализована. Город Жи­томир пришлось оставить, как и многие другие населен­ные пункты. Противник был остановлен только в районе города Радомли, где наш полк занял боевые рубежи. Не­мцы, очевидно, заметили наше передвижение и обстреля­ли нас из артиллерии. Здесь я впервые услышал разрывы мин и снарядов. Мальчишечье любопытство брало верх: мне было очень интересно наблюдать, как выглядит взрыв мины или снаряда.

В задачу взвода входило обеспечение связью и огне­вых позиций дивизиона с наблюдательным пунктом шта­ба полка, а если было надо, то и с пехотой. Поэтому, как только полк прибыл к месту назначения, часть связистов взвода взялась за налаживание связи, а часть стала стро­ить жилье (землянки, конечно). Здесь наш полк стоял до конца декабря, ведя активную оборону и изматывая силы противника.

Наступление наших войск на этом участке фронта было намечено на 28 декабря 1943 года. Перед наступлением я со своим напарником по приказу начальника связи диви­зиона должен был обеспечивать связь минометного полка с пехотой. Как всегда для прорыва обороны противника у нас было сосредоточено большое количество артиллерии, и все артиллерийские части имели связь с пехотой. Телефон­ные провода этой связи в распоряжении пехоты сводились в один пучок. Обычно наступлению наших войск предшес­твовала интенсивная обработка передовых линий против­ника артиллерией. Рано утром до рассвета все вышли из землянок и ждали условного сигнала. Зачастую этим сигна­лом был залп гвардейских минометов «Катюш». Наконец, в 6 часов 28 декабря 1943 года все увидели и услышали залп «Катюш». Артиллерийская подготовка началась и продол­жалась час-полтора. Наша пехота поднялась и пошла в на­ступление. Я, как и многие связисты от артиллерии, был в землянке с командиром батальона и должен был тянуть, как мы выражались, связь к командиру. Но провода у меня не было, его должен был принести мой напарник. Немного оправившись от огня нашей артиллерии, противник начал вести хоть и не интенсивный, но ответный огонь. У свя­зистов, если не передается какая-то команда или распоря­жение по телефону, работу телефонной линии проверяют коротким разговором. Типа: «Вареник, я – Лаборант. Про­верка связи». И вот при очередной проверке после вызова я не получил ответа. Не получил ответа и после второго, и третьего вызова. Стало быть, на линии обрыв. Его надо устранить. В этом случае связисты обычно берут провод в руку и идут по нему. Мне долго идти не пришлось. Я уви­дел воронку от снаряда и разбросанные в разные стороны концы проводов: результат прямого попадания снаряда в этот пучок из нескольких десятков проводов.

В руке у меня был конец от провода. А где же другой конец? Было бы легче его найти, если бы цвет моего про­вода как-то отличался от других проводов. Но беда в том, что подавляющее большинство проводов было одинаково­го цвета – темно-серого. Привязав конец провода, который был у меня в руке, за какой-то куст, я пошел искать второй конец. Продумать, как искать другой, нужный мне конец провода, было бессмысленно, и я взял первый попавший­ся под руку конец провода, зачистил его, присоединил к телефонному аппарату. И к неописуемому удивлению мой «Вареник» сразу ответил.

Это было удивительное везение, чему я был бесконечно рад. Я присоединил концы проводов и побежал в землян­ку. Противник продолжал вести ответный огонь. Осталось сделать буквально один шаг, и я был бы в землянке. Но где-то сзади, в нескольких метрах от меня, разорвался снаряд, и воздушной волной меня втолкнуло в землянку.

Я опять проверил связь: все было в порядке. Жду у те­лефонного провода, но напарник не появляется. В катуш­ках было метров 100-150 провода. Этого, конечно, было мало, но я решил продвинуться хотя бы на эти метры. Пе­ред выходом из землянки я осмотрел ее и в дальнем углу заметил полевую сумку. Я проверил ее содержимое. Там были нехитрые пожитки: мыло, полотенце, несколько лис­тков бумаги, карандаш, бритва и какие-то топографические карты. Я взял эти карты, положил в свою полевую сумку и пошел по направлению наступления пехоты.

Пехота уже продвинулась. Я сразу увидел последствия боя: шли раненые солдаты, кого-то несли на носилках, увидел комбата с перевязанной головой. Он направлялся в медсанчасть. Я спросил у него: «Где пехота?» Он указал. Но телефонный провод у меня кончился, и я стал ждать на­парника. Ко мне подошел какой-то сержант и спросил, по­чему я здесь нахожусь на открытом месте. Я объяснил ему. Он мне посоветовал перейти куда-нибудь в более скрытое место, так как на высоких деревьях обнаружили «кукушек» (так называли немецких снайперов, которые охотились за нашими командирами).

Дело шло к вечеру, связь не работала. Я решил не ис­правлять ее, так как ждал прихода напарника, который должен был идти по проводу и в случае обрыва исправить связь. Стало заметно темнеть.

Из леса я решил идти к пехоте. Повесил на себя 3-4 пус­тые катушки из-под проводов, телефонный аппарат, кара­бин, полевую сумку и отправился в ее расположение. Пехо­тинцев, конечно, я не знал, но вместе с комбатом я увидел его заместителя по политической части. После ранения комбата командование батальоном принял он. И опять ве­зенье: я увидел замполита батальона. В первую очередь я сообщил ему, что в полевой сумке кем-то оставлены топог­рафические карты. Замполит посмотрел их и был очень об­радован такой находке, поблагодарив меня за солдатскую находчивость. «За это надо награждать», – сказал он. Это были карты продвижения батальона при наступлении.

Стало совсем темно, противник перед отводом своих войск начал вести интенсивную и беспорядочную стрель­бу из пулеметов и самоходных орудий, делая вид, что идет в контрнаступление. Нам был дан приказ занять круговую оборону. Мне посчастливилось обнаружить солдатскую земляную ячейку. Надо было проверить свой карабин, так как он побывал и в грязи, и в песке, и я почистил его как мог. Через 15-20 минут всякая стрельба со стороны про­тивника прекратилась. Наступила необычайная для фрон­товой жизни тишина. Не зная, где находится противник, пехота осторожно продвигалась вперед, двигаясь букваль­но на ощупь. Напряженно прислушиваясь к собственным шагам, солдаты наконец-то дошли до оставленных немца­ми землянок. Выставив, как полагается дозор, расположи­лись на ночлег.

Происходило это 23.12.1943 г. На дворе зима. Нам было выдано уже зимнее обмундирование. Вот если бы посмот­реть на меня со стороны, то представилась бы интересная картина: тепло одетый солдат, нагруженный тремя теле­фонными катушками, телефонным аппаратом, карабином, полевой сумкой. До предела уставший, голодный, я сел у громадной сосны, оставив все имущество на плечах, и мгновенно заснул.

Еще до рассвета пехота была поднята для дальнейшего следования. Проснулся и я. За ночь зима сменилась осе­нью. Всю ночь шел моросящий дождь. Мое зимнее обмун­дирование окончательно промокло. Пошла вперед пехота. Если пошла пехота, стало быть, и артиллерия должна сле­довать за ней. Но каково мое положение? Куда мне идти? Связи нет. Я не смог бы найти тот куст, к которому привя­зал провод связи. В пехоту я пришел ночью. По темному лесу прошли с ней 2-3 км. Дорогу в свою часть я не смог бы найти.

Решил уже идти вместе с пехотой, как вдруг мне опять повезло: я увидел солдата, ехавшего верхом на лошади. Это был боец нашего полка. У него была особая примета, так называемая «заячья губа». Его я однажды видел в рас­положении полка. Он был разведчиком одной из батарей дивизии. Вместе с ним я пришел в свою часть. Полк был на колесах и следовал на новые рубежи. Начальник штаба дивизиона, наш пензенец из Лунина, хотел уже писать на меня похоронку.

Вот так прошли одни сутки моей фронтовой жизни. Так я получил свое боевое крещение.

Наступление наше продолжалось. Вскоре был осво­божден город Острополь, за что полк получил звание Ост­ропольского.

В ночь с 31 декабря 1943 на 1 января 1944 года был ос­вобожден город Житомир. Война для меня продолжалась: я участвовал в освобождении Украины, Польши, Чехос­ловакии. Как и многие фронтовики, облегченно вздохнул, когда она кончилась. Пусть ее больше никогда не будет.

 

НЕМЕШАЙЛОВА АЛЕКСАНДРА ВЛАДИМИРОВНА (1921-1989),

    доцент кафедры русского языка и методики его преподавания в начальных классах

  ПЕРВАЯ ВЫПУСКНИЦА ПГПИ

 Авт. И.Ф. Шувалов.

Она входит в состав первого выпуска студентов факуль­тета русского языка и литературы (1945 г.) и является пер­вым выпускником нашего вуза, оставленным в нем на пре­подавательскую работу. Уже одно это делает ее личность для университета исторической. За 40 лет работы в инсти­туте через ее руки прошли тысячи студентов, которых она научила грамотно писать и правильно говорить, понимать, любить и уважать русский язык, передавать эти знания другим, делая тем самым жизнь многих людей светлее и интереснее. Это было написано ей на роду.

Александра Владимировна появилась на свет в 1921 г. в интеллигентской семье. Мать ее была учительницей средней школы, отец – экономистом. В 1925 г. семья из Вадинска переехала в г. Пензу, где она отличницей закончила среднюю школу № 1 им. В.Г. Белинского (1939 г.) и начала учиться в Московском педагогическом институте им. К. Либкнехта на историческом факультете. В связи с начав­шейся Великой Отечественной войной вернулась в Пензу и поступила на 1-ый курс факультета русского языка и литературы педагогического института. Это был первый на­бор в только что открытый вуз. В 1941 г. на факультет были зачислены 63 человека, а через четыре года, в 1945 г., в год победы советского народа над фашистской Германией, с факультета были выпущены только 20 учителей, то есть каждый третий из набора. Свои коррективы в эти цифры внесли суровые годы войны.

Учиться приходилось тяжело. Было и голодно, и холод­но. Студенты постоянно отвлекались на различные работы, в том числе и в подобном хозяйстве института, на заготов­ку и сплав по Суре из Шемышейского или Городищенского районов дров для отопления института и общежития, дежурили в эвакогоспиталях, участвовали в организации концертов самодеятельности и политинформаций для ра­неных, оказывали шефскую помощь семьям воинов, ушед­ших на фронт, собирали теплые вещи и подарки бойцам, делали и многое другое. Запевалами во всех этих мероп­риятиях были прежде всего комсомольцы во главе с Шурой (Сашей) Немешайловой: она была в эти годы секретарем комитета ВЛКСМ института.

Несмотря на постоянную занятость общественными делами, она прекрасно училась. В дипломе об окончании института у нее всего только несколько хороших оценок, а все остальные – отличные. Все это послужило причиной того, чтобы оставить ее на преподавательской работе по русскому языку. Через год зав. кафедрой русского языка Гвидон Романович Тукумцев в характеристике ассистента Немешайловой А.В. писал: «В 1945/46 учебном году она вела ряд практических курсов по грамматике; при этом обнаружила отличные знания и исключительные педаго­гические данные: ее уроки проходят живо, активно и очень продуктивно».

Позднее Александра Владимировна без отрыва от ра­боты сдала все кандидатские экзамены (в 40-50-е годы их было больше десятка) и защитила в 1962 г. в Куйбышевс­ком (теперь Самарском) пединституте кандидатскую дис­сертацию. Научным руководителем ее была Елена Серге­евна Скобликова, тоже наша выпускница, только уже 1946 г. Сейчас она – доктор филологических наук, профессор Самарского государственного университета. В 1970 г. Александра Владимировна получила звание доцента по кафедре русского языка. В 1976 г. перешла работать на ка­федру педагогики и методики начального обучения (тогда факультет начальных классов), где преподавала до 1985 г. Награждена значком «Отличник народного просвещения», почетными грамотами, имеет многие благодарности, в том числе от Школьного совета округа г. Росток (ГДР), где она была на курсах повышения квалификации преподавателей русского языка немецких школ в 1964 г. В годы пребывания в институте активно занималась общественной работой. Имеет около 20 печатных научных трудов. Награждена ме­далями «За доблестный труд в ознаменование 100-летия со дня рождения В.И. Ленина», «За трудовую доблесть».

  

НЕНАШЕВА НИНА ВАСИЛЬЕВНА,

   ст. преподаватель кафедры физической географии, председатель профкома университета

  ВСЕ ДЛЯ ФРОНТА! ВСЕ ДЛЯ ПОБЕДЫ!

 Много лет спустя, вспоминая Великую Отечественную войну, я все время задаю себе вопрос: почему я лучше помню начало войны, хотя мне было всего 11 лет, чем ко­нец – День Победы, когда я была уже в 9 классе?

Только время дало мне ответ на этот вопрос, почему мне болезненнее, острее пришлось пережить начало войны, чем день, когда объявили, что война окончена, что можно радоваться...

А дело было так. Я родилась и жила в большом селе Анненково Кузнецкого района. Председателем сельсовета была Кашаева Пелагея Васильевна (моя мама). Через до­рогу, напротив нас, жила семья Кондольских: Мария Ми­хайловна – знаменитая доярка нашего колхоза «Гигант», ее муж – Алексей Иванович – скотник. У них было 5 детей: трое парней и 2 девочки (с младшей Ганной я училась в од­ном классе). Тетя Маша только что вернулась из Москвы со съезда передовиков-колхозников СССР. Она была избрана на съезд делегатом от нашего колхоза. На съезде всем деле­гатам подарили по хорошему приемнику и оформленную в рамку фотографию всех участников съезда. На этом снимке тетя Маша сидела слева рядом с И.В. Сталиным. В Аннен­кове еще не во всех домах было проведено радио (черные тарелки). Радио начинало работать в 6 ч. утра. Тетя Маша вставала рано, в 4 ч. Все доярки шли на ферму к утрен­ней дойке. Ферма была далеко, в поле, в километре от села. Старший сын тети Маши был кадровый военный. Ее вто­рой сын – Петя (1925 г.р.) вставал вместе с матерью. Утром он провожал ее на ферму. По подаренному приемнику он поймал волну, где сообщалось, что немцы бомбят Минск, Киев. Сказал об этом матери. Вот тетя Маша и прибежала к нам. Постучала в окно. Мама топила печь. Открыла ей дверь. Она вбежала и на весь дом как закричала, завопила: «Поленька, война, война!.. Немцы бомбят Минск, Киев». Я, мой брат Саша (1926 г.р.), дядя Вася (мамин брат, ему было 50 лет, но он был холост и жил с нами) еще спали. От крика тети Маши мы вскочили. Саша и я поняли только одно: случилась какая-то беда; поэтому взрослые так вол­нуются и плачут; Мама, как могла, стала успокаивать тетю Машу, просила пока на селе и на ферме никому не гово­рить, уговорила идти на дойку. Сама мама, попросив дядю Васю и меня продолжить топить печь, ушла в сельсовет. Уже к полудню со всех сторон села шли, бежали мужчи­ны, женщины, дети к колхозному клубу, который был ря­дом с сельсоветом. Там, перед клубом, уже устанавливали репродуктор. В 11 ч. начали слушать речь В.М. Молотова – Министра иностранных дел СССР. Все слушали молча. Когда В.М. Молотов закончил свою речь, что тут началось: женщины плакали, причитали... Мужчины стояли как ка­менные. На этом сходе выступили председатель сельсовета Кашаева П.В., председатель колхоза «Гигант» Кулаков Фе­дор Иванович. Они сказали, что всем надо набраться му­жества, терпения, чтобы перенести это несчастье, что всем надо думать, как помочь Родине. Мы (дети) еще мало что понимали, но весь этот ужас, страх сильно на меня подейс­твовали и отложились в памяти на всю жизнь.

Уже на второй день войны из сельсовета пошли повес­тки с призывом на фронт. Начали с самого старшего поко­ления. Наш дядя Вася получил повестку в числе первых. Все село пришло его провожать. До сих пор у меня в глазах стоит сцена: вышел он из дома с вещмешком, поклонился на все четыре стороны и сказал: «Ну, односельчане, про­стите, не поминайте лихом. Больше я не вернусь». Поцело­вал меня, брата Сашу, маму. Махнул рукой, и подвода с че­тырьмя призывниками тронулась в Кузнецк на призывной пункт. А уже осенью 1941 г. мы получили на него похо­ронку. Из мужчин его возраста после войны практически никто не вернулся в село.

Последний год призыва на фронт был в конце 1943 г. Призывались ребята 1926 года рождения, из 9-х классов. По этому призыву ушел мой родной брат Александр. Вна­чале он был направлен на учебу в школу связистов, а затем – прямо на фронт. Погиб в боях за Прибалтику. Старше­го моего брата – Сергея (1920 г.р.) война застала в летном училище в г. Вольске. Их, всех курсантов, отправили на фронт на второй день войны. В 1945 г. он был тяжело ра­нен, пролежал в госпитале до июля 1947 г., но остался жив. Такая ситуация практически была в каждой семье села Анненково. И не только в нашем селе, но и по всей стране.

Фронт требовал не только людей, но и материальной помощи. Наш крепкий колхоз «Гигант» уже с первых дней войны отправил на фронт 160 отборных коней. Фронт тре­бовал от тыла хлеба, продуктов, одежды. В селе остались одни женщины, неопытная молодежь и дети. Вся работа в колхозе, в школе, дома легла тяжелейшим грузом на нас. Мы быстро взрослели. Мама первые два месяца войны жила в сельсовете.

Как только была объявлена война, анненковские учи­теля и учащиеся обратились с письмом в газету ко всем учителям и учащимся школ Кузнецкого района, где гово­рилось о едином порыве встать на защиту своей Родины. Заканчивалось письмо словами: «Мы, учителя и учащиеся Анненковской средней школы, считаем себя мобилизо­ванными на трудовой фронт». Призыв анненковцев был подхвачен всеми школами района. О том, как коллектив учителей и учеников Анненковской школы выполнял свой патриотический долг, лучше всего свидетельствуют такие факты: из-за нехватки рабочей силы в колхозе изменилось время обучения в школе. Мы начинали учебу с 1 октября, заканчивали в апреле. С мая по сентябрь не уходили с кол­хозных полей. За этот период учащиеся вырабатывали до 18 тыс. трудодней. Коллектив учителей и учащихся внес значительную сумму денег на вооружение Красной Армии, за что получил телеграмму Верховного Главнокомандую­щего тов. Сталина, в которой он благодарил анненковцев за заботу о вооруженных силах страны.

В период войны за мной был почин. С 1943 года ра­бочих сил в колхозе становилось все меньше и меньше. На ферме скотников почти не осталось. Доярки с трудом справлялись с коровами. Молодняк по брюхо был в навозе. А мясо, молоко шли на консервацию (в г. Кузнецк) и далее на фронт. В 1943 г. я, ученица 5 класса Анненковской сред­ней школы, выступила через газету «Пионерская правда» с призывом ко всем сельским пионерам страны организо­вать работу по уходу за телятами. Вначале я взяла 5 телят. Ходила чистить их после уроков. В нашей семье в личном хозяйстве никогда не было никого, кроме кур. Понача­лу было очень трудно, так как телята были запущенные: бляшки засохшей грязи ни размачиванию теплой водой, ни расчесыванию железными щетками не поддавались. При­ходилось аккуратно их срезать. Но уже через месяц моя группа была образцово-показательная. Когда я приходила, телята бежали ко мне. У них улучшился аппетит. Они ста­ли быстрее набирать вес. Когда я дело освоила и поняла, что справляюсь, к концу 1943 г. набрала группу из 40 жи­вотных. Уход за ними организовала так: утром в 4-5 ч. на ферму уходила вместе с доярками и чистила 20 телят. К 8 ч. я должна была быть в школе на занятиях. Вторую группу я чистила после уроков. Эта работа была почти ежедневная. Шефство продолжалось до 1947 г. В нашей школе было много последователей этого почина: девочки ухаживали за телятами, мальчики шли на конюшню смотреть за лошадь­ми и жеребятами. Некоторые школьники вместе со своими родителями работали на свинарнике, ухаживая за порося­тами. Почин был подхвачен по всей стране. В «Пионер­скую правду» поступали положительные отклики. Летом, когда скот выгоняли на пастбища, я со всеми вместе шла на поля: собирала колоски, мотыжила, жала хлеб, вязала снопы, работала задавальщицей на молотилке (это уже 7-8 классы). Зимой готовили и отправляли посылки на фронт. На быках, запряженных в сани, ездили в лес, валили дере­вья, привозили их в школу, домой, пилили, кололи, готови­ли дрова для отопления. Колхоз давал нам лошаденку, сама я ее запрягала, на сани ставили рундук и ездили по селу, собирая органические удобрения: золу, куриный помет для колхозных полей. А как питались – лучше не вспоминать. Было непроходящее ощущение – постоянно хочется есть.

Жаль, что оценка роли тыла в Великой Отечественной войне по прошествии 65 лет в настоящее время сильно принижена. Нам, труженикам тыла, прямо сказали соци­альные органы: «Спрячьте подальше свое удостоверение «Ветеран ВОВ». Только участники фронта принесли по­беду». На мой взгляд (и думаю, что выражу мнение всех тружеников тыла), победу в Великой Отечественной войне ковали фронт и тыл.

Свои воспоминания хочу закончить отрывком из сти­хотворения «Ветераны» Н.И. Селиверстовой.

«Для фронта все! Все для Победы! Слова девизом тыла стали. Броню ковали, сталь варили, Растили хлеб, детей оберегали, Ценою жизни день Победы приближали. Вы, ветераны тыла, Примером мужества и силы стали!»

Все, кто пережил Великую Отечественную войну, эти 1418 дней, всегда будут мысленно возвращаться к дате: 1941-1945 гг. Для нашей страны День Победы – Святой День! Всем ушедшим – светлая память! Всем живущим – доброго здоровья!

         

РАТУШНАЯ МАРИЯ СЕМЕНОВНА,

  доцент, председатель Совета ветеранов

  КАРТИНЫ ОККУПАЦИИ В ДЕТСКОЙ ПАМЯТИ

 Теплый, летний день, солнце клонилось к закату. У дома на скамейке в промокшей от пота косоворотке сидит уставший от сенокоса отец. Он держит на руках желанно­го годовалого сына. Тесно прижавшись к отцу, стоит чу­мазая девчушка. Вдруг спокойную тишину затерянной в Брянских лесах деревушки нарушил неестественно гром­кий шум приближающихся мотоциклов. Люди, занимав­шиеся домашним хозяйством, замерли от неожиданности увиденного и от сознания надвигающейся страшной беды. Мотоциклисты, не доехав до нашего дома метров 100, по­вернули назад: впереди густой стеной стоял сосновый бор и колонна вражеских танков, которая шла за ними, побоя­лась здесь пройти.

Сельчане знали, что немец напал, что где-то идет война, но, что фашисты дойдут до России, не верили: ведь запад­нее находились Украина и Белоруссия. Поэтому деревня жила своей жизнью: косили сено, жали жито, доили коров, вели нехитрое крестьянское хозяйство. И вдруг нагрянули немецкие войска, началась жизнь в оккупации. В отсутс­твии радио и газет, не располагая реальной информацией, люди растерялись, не знали, как быть. Мужчины ушли в лес и приходили только по ночам. Лес охранял и защищал их, но там не было ни землянок, заранее приготовленных, ни продовольственных баз, ни вооружения – все это нужно было создавать и добывать. Особенно трудно приходилось местным. Не все могли уйти в лес. Да и нельзя было. Если дом стоял пустой, немцы сжигали его, считая, что жители ушли партизанить. Так сожгли дом наших соседей, кото­рые действительно ушли в партизаны.

Слишком тяжелый груз лег на женские плечи. Нужно было копать землянки, ибо немцы выгоняли из собствен­ных домов, работать от зари до зари, как того требовал «новый порядок», беречь хозяйство, заботиться о стариках и детях.

Отец ушел в партизаны, а мама осталась одна с дву­мя маленькими детьми. Несмотря на то, что у нас был хороший теплый дом, мы большей частью находились в землянке, сохранившейся со времен гражданской войны. Сверху она заросла бурьяном, осела, и обнаружить ее было трудно. Иногда, когда в доме были немцы, с нами в землян­ке находились и партизаны, шедшие на связь или за про­дуктами.

Оккупационный режим отличался исключительной жестокостью и зверствами по отношению к местному на­селению. Людей грабили, жгли, убивали, вешали, наказы­вали за любую провинность. Жители не могли ходить в ночное время, собирать в лесу хворост, покидать село без особого на то разрешения. Каждый новый человек обязан был зарегистрироваться в полиции – иначе расстрел или повешение. Помнится, как-то в нашем селе задержали мо­лодого человека, и, так как его никто не опознал, тут же повесили на журавле колодца. Труп несколько дней не раз­решали снимать. Этот случай навсегда запечатлелся в моей детской памяти. Трудно представить, как можно было вы­жить в этих нечеловеческих условиях. Люди погибали от злодеяний фашистов, умирали от холода, голода, болезней. Особенно страдали дети. Суровой зимой 1943 года мы с братом заболели. У нас не было ни лекарств, ни молока, ни целительного бульона. Брат умер, на похороны тайно пришел отец. Лежа в постели, я увидела его, склоненного над гробом любимого сына: горе пронизывало всю его фи­гуру. Меня же спас врач партизанского отряда, пришедший вместе с отцом.

Тяжелые, суровые были годы оккупации. Для укреп­ления и поддержания оккупационного режима фашисты с удовольствием брали к себе на службу уголовников, быв­ших кулаков, националистов, людей слабых, подавленных немецкой мощью. На совести этих предателей тысячи погибших людей. Они грабили, убивали советских граж­дан, доносили, выслеживали партизан, участвовали в ка­рательных операциях, бесчинствовали и мародерствовали. Назвавшись партизанами, они заходили в дома, забирали у хозяев вещи, продукты питания, оставляя их без необходимого. Так, в соседней деревне двое полицаев ночью постучали в окно, назвавшись партизанами. Их радушно встретили, накормили, собрали, что могли на дорогу. А ут­ром они пришли с немцами, и за связь с партизанами хо­зяев расстреляли, а дом сожгли. Пламя пожара было видно даже из нашей деревни.

Несмотря на то, что немецкие варвары создали систе­му постоянного устрашения, местное население оказы­вало всяческую помощь и поддержку партизанам. Жен­щины пекли хлеб, собирали продукты. Подростки были связными, проводниками. Без них в наших Брянских лесах невозможно было обойтись. Даже дети могли быть связ­ными. Только мы могли беспрепятственно бегать по селу, распространять листовки, принимать или передавать ин­формацию, подчас не понимая ее содержания. Но мы гор­дились тем, что делали что-то нужное, полезное, важное. Детям давали поручения типа «сходи», «скажи», «позови», «передай». Таких поручений за два года оккупации было немало, и не всегда это было безопасно. Поймав такого посланца, фашисты могли его жестоко наказать. За малую провинность могли расстрелять даже ребенка.

Вспоминается такой случай. У нас стоял на сохранении колхозный конь черной масти с белыми отметинами. Он стоял между сараем и забором, причем вход в стойло был искусно заделан. С первого взгляда определить его место­нахождение было нельзя, если он молчал. Но однажды у дома остановились немцы на повозке. Они заготавливали фураж для лошадей. И наш конь заржал. Солдаты выве­ли его и хотели было отпустить, так как он был весь в бо­лячках. Но, к нашему огорчению, среди немцев был вете­ринар. Он осмотрел коня, затем приказал матери нагреть воды и вымыть его. Конь был здоров, его просто вымазали какой-то мазью для отвода глаз. Я поняла, что коня уведут, и бросилась на его выручку. Ухватила немца (это был точ­но офицер, так как носил галифе) за брючину с криком: «Не бери!», «Не трогай!», «Это наш конь!» и т.д. Сначала фашисты смеялись, наблюдая мою неистовую защиту и го­рящие гневом глаза. Затем офицер, которому надоело мое приставание, стал расстегивать кобуру. Заметив это, мать влепила мне такую затрещину, что я отлетела к воротам са­рая. Коня, конечно, увели, а я еще долго сердилась на мать. За что она меня так ударила? Разве ей самой не было жалко коня? Мне было невдомек, что ни за коня, ни за что-нибудь другое, мать не стала бы жертвовать своим ребенком.

На оккупированной территории люди жили в постоян­ном страхе за свою жизнь и жизнь своих близких, боялись и немцев, и своих. Хорошо зная леса легендарного Брянс­кого края, отец выполнял в партизанском отряде роль про­водника. Однажды после многокилометрового перехода он с пятью партизанами зашел на отдых домой. Партизаны расположились на сеновале, а отец остался в доме. Вдруг под вечер нагрянула еще группа людей. Назвавшись пар­тизанами, они потребовали, чтобы отец проводил их к следующему населенному пункту, где, как он знал, находился немецкий гарнизон. За отказ отца хотели расстрелять, но ситуацию разрешили настоящие партизаны, которые спас­ли отца и увели с собой мнимых партизан.

Самым замечательным, запомнившимся на всю жизнь событием, было, конечно, освобождение. Это было ночью. Мы проснулись от невыносимого грохота. Выглянув из землянки, увидели, как в небе сверкали разрывы снарядов, которые летали с обеих сторон через нашу деревню. После массированной артподготовки наши войска пошли в ата­ку. Солдаты бежали через деревню, по полю. Один из них провалился в нашу землянку и повис на автомате. Сначала мы испугались, а затем, услышав ядреное высказывание на русском языке, поняли, что пришло долгожданное освобождение. Радости не было границ. Омрачал тот факт, что на время нам запретили вылезать из землянки, чтобы мы не путались под ногами и случайно не погибли.

Закончились страшные годы фашистского нашествия, начался новый период – период восстановления со своими трудностями и проблемами. Но черные дни оккупации не­льзя искоренить из памяти людской. Их хорошо запомнили даже дети.

 

 Источник: Во имя Победы: Воспоминания, статьи и очерки. – Пенза: ПГПУ, 2010.