УЧЕБА И БЫТ В ПЕДАГОГИЧЕСКОМ ИНСТИТУТЕ В ГОДЫ ВЕЛИКОЙ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ВОЙНЫ (ознакомиться можно по ссылке: ppi.pnzgu.ru/page/44220)

 ТРУБИНИН ЕВГЕНИЙ ВЛАДИМИРОВИЧ,  доцент кафедры политэкономии

     НА ВОЙНЕ С ЯПОНИЕЙ

  В годы Великой Отечественной войны мне пришлось служить в различных артиллерийских и танковых войсках. По специальности я артиллерист. В годы войны учился и окончил Пензенское артиллерийско-минометное училище. Училище было краткосрочным, фронт требовал непрерыв­ных пополнений, и мы должны были за несколько месяцев пройти курс обучения, рассчитанный на 2 года. Поэтому учебный день у нас был уплотнен до предела. Основной материальной частью, которую мы изучали, был 120 мм полковой миномет, а также орудия калибром 45, 57, 76 мм. Учиться было трудно, минометы и орудия в то время были на конной тяге, то есть перевозились лошадьми. Я был вы­пущен из училища и получил звание "младший лейтенант". По окончании училища попал в отдельный артиллерийский полк главного артиллерийского управления. Офицеры нашего полка принимали участие в боях с фашистскими войсками на разных участках восточного фронта.

Особенно памятны мне сражения против империалистической Японии, участником которых я был с первого и до последнего дня этой войны.

29 апреля 1945 года в составе в основном войск 3-го Белорусского фронта наша часть была переброшена на восток. Нам было непонятно, куда нас везут. Все храни­лось в глубокой тайне. И только миновав Урал, из газет мы узнали о денонсации (расторжении) договора с Японией о ненападении, и сразу стало ясно: мы едем воевать с Япони­ей. В то время все железные дороги были забиты эшелона­ми с войсками, которые перемещались целыми армиями с западного фронта на восток. В общей сложности на восток было переброшено свыше полутора миллионов человек. Двигались мы примерно целый месяц и на Дальний Вос­ток прибыли где-то уже в конце мая 1945 года.

Наступила очередь Японии. Она в то время была силь­ным милитаристским государством. Японские милитарис­ты постоянно вынашивали планы нападения на Советский Союз. В трудные периоды войны мы вынуждены были де­ржать на границах с Японией большое количество войск, которых нам так не хватало в битве под Москвой и Сталин­градом, да и на других участках огромного фронта, растя­нувшегося от Балтийского до Черного морей.

Вскоре я был назначен командиром огневого взвода в 111-ю минометную бригаду, входившую в состав 35-й ар­мии, которой командовал генерал Захватаев и которая вхо­дила в состав 1-го Дальневосточного фронта под командо­ванием генерала Мерецкова.

В войне с Японией действовали 3 фронта: 1-й Дальне­восточный, 2-й Дальневосточный и Забайкальский фронт, которые должны были окружить и расчленить японские войска и соединиться в центре Манчжурии в районе сто­лицы у города Харбина.

Еще до начала военных действий меня перевели слу­жить в 125-ю танковую бригаду, командиром огневого взвода, но уже 57 мм орудия. Таких орудий было много, но не хватало офицеров-артиллеристов. К танковой бригаде был присоединен мотострелковый батальон, в состав кото­рого входила и артиллерийская батарея. Вскоре наша часть была переброшена к самой границе в районе Уссури.

В то время в Манчжурии была расположена самая бое­способная японская Квантунская армия, насчитывающая в своем составе более 1 млн. человек. Да и сама Манчжурия по своим природным условиям хорошо приспособлена к обороне. Это преимущественно густые леса, множество горных хребтов и отдельных возвышенностей – сопок. К этому следует прибавить и сооруженные противником искусственные препятствия в виде укрепленных районов со множеством дотов и дзотов. Все возникшие трудности усугублялись еще и бездорожьем в зоне наступления наших войск. Поэтому путь здесь был труден даже для опытной пехоты.

Сведения о противнике мы имели лишь в общих чертах, так как в июле месяце японские войска в зоне нашей армии произвели общую перегруппировку своих сил.

Жарким и душным был день 8 августа – день перед началом боевых действий. Все приготовления были закон­чены, войска выдвинуты на боевые позиции, артиллерия приготовилась к бою. В 3 часа утра внезапно раздался ог­ромной силы грохот – это наша артиллерия начала обстрел японских позиций. Огненный смерч бушевал над японс­кой обороной. Одновременно передовые разведотряды, форсировав реку, исчезли в утреннем тумане. Наконец все стихло, японская сторона молчала и на наш огонь не от­вечала. Паша пехота и легкие танки, преодолевая весьма слабое сопротивление противника, успешно продвигались вперед. Наша танковая бригада так и не была введена в бой в данном районе. Нас перебросили на новый, более опасный участок в общем направлении на город Мишань.

Затем мы шли на города Мудадзян, Минкоу, Цзямусы и, наконец, вошли в столицу город Харбин.

Появилось много пленных. Никто не ожидал, что Квантун­ская армия потерпит столь быстрое поражение. Большинство пленных отвечали (а из них многие неплохо владели русским языком), что Япония в то время воевала с США и воевать еще против России не могла. Японская армия была деморализова­на, но все равно японский солдат выполнил свой долг до кон­ца, как этого требует император и японские традиции. Надо отметить, что простое китайское население встречало нас с радостью и делилось с нами своими продуктами.

За время японской компании я не помню случая, чтобы японцы пытались организовать более или менее крупное контрнаступление. Они только оборонялись, хотя местами весьма упорно и изобретательно. А это являлось крупным недостатком японской военной тактики и стратегии. Ус­пешное и стремительное наступление наших войск спута­ло все их планы.

Советские войска в боях с японцами проявляли массо­вый героизм. Так, на весь фронт прогремело имя ефрейто­ра Василия Колесникова, который повторил бессмертный подвиг Александра Матросова: бросился к дзоту и грудью загородил амбразуру, тем самым обеспечил роте успех на­ступления. Посмертно ему было присвоено звание Героя Советского Союза.

На всем пути продвижения наших частей, где только позволял рельеф местности, японцы продолжали оказы­вать упорное сопротивление. Следует обратить внима­ние на действия японских смертников и методы борьбы с ними. На советско-германском фронте смертники, как правило, не применялись. Здесь же это было довольно час­тым явлением. О смертниках в военно-воздушных силах Японии нам было известно давно, их называли камикадзе.

Она направляли самолет на какой-нибудь важный объект, корабль в море или крупный склад с боеприпасами или го­рючим и взрывали его, при этом погибали сами, выполнив свой долг перед императором, как они считали. Здесь же, на Дальнем Востоке, японское командование готовило от­ряды смертников для борьбы на сухопутном фронте. При­чем, главной их целью стали наши танки. Обычно смер­тники располагались на склонах сопок вдоль дорог, при этом хорошо маскировались. Когда же по дороге проходи­ли наши танки, они, обвязанные взрывчаткой, бросались на них сверху. Или же наоборот – вырывали глубокие ямы на дорогах, маскировали их сучьями, жердями, а сверху присыпали землей. Наш танк проваливался в яму прямо на смертника, обвешанного взрывчаткой, и подрывался. Надо прямо сказать, что наибольшие потери в танках на Даль­нем Востоке мы понесли именно от действий смертников. У нас вырабатывались приемы борьбы со смертниками. Обычно на броню танков сажали несколько автоматчиков, и они должны были упредить действия смертников, то есть своевременно обнаружить их и расстрелять.

Наши войска успешно продвигались вперед, и вскоре мы вышли к берегам Тихого океана. Видя бесперспектив­ность войны с Советским Союзом, вскоре, а именно 3 сентября, японский император издал приказ о капитуляции японской армии и сдаче ее в плен нашим войскам. Нача­ты массовая капитуляция японских войск. Часто можно было видеть, как один наш солдат конвоировал десятки, а то и сотни военнопленных японских солдат и офицеров.

Но не все японцы выполняли приказ своего императора. Среди японских солдат и особенно офицеров было распространено самоубийство посредством вспарывания живота (харакири). Часто можно было видеть на полянах десятки трупов японских солдат и офицеров, покончивших с собой этим способом. Продолжали вести борьбу с нашими войсками и многие японские части, объясняя это тем, что им якобы ничего не было известно о приказе императора о капитуляции. По всей Манчжурии бродили шайки японс­ких солдат и колонистов, которые продолжали вести борь­бу с нашими войсками. Они по ночам нападали на наших солдат, особенно когда их было мало, и вырезали их. Так, уже в октябре месяце попал в засаду и погиб мой командир батареи капитан Плотников.

Наша воинская часть была выведена из Манчжурии на нашу территорию только к началу 1946 года. С тех пор я еще 8 лет служил в армии на Дальнем Востоке в разных гарнизонах вплоть до 1953 года.

В общей сложности я находился в армии 10 лет, с 1943 по июль 1953, и был уволен по сокращению штата в связи с расформированием 1-й Дальневосточной армии. С млад­шего лейтенанта я дослужился до капитана. Имею 14 пра­вительственных наград, в том числе орден Отечественной войны 2 степени и медали «За Победу над Германией», «За Победу над Японией» и другие. За участие в боях с Япони­ей имею личную благодарность Верховного Главнокоман­дующего И.В. Сталина.

Надо сказать, что сейчас японская военщина вновь под­нимает голову. Япония – это единственная страна в мире, с которой спустя 65 лет после войны у нас все еще не под­писан мирный договор об окончании войны, а действует декларация о прекращении военных действий от 1956 года. Япония требует возвращения так называемых «северных территорий». Речь идет о 4-х островах, которые когда-то были захвачены Японией, а после войны отошли к СССР. По поводу этих островов и ведется сейчас дискуссия. Мы желаем иметь с Японией дружественные и добросердечные отношения, развивать с ней торговлю и культурные связи.

 

УРВАНТ ЯКОВ МИРОНОВИЧ, доцент кафедры педагогики

  СУДЬБА СЫНА ПОЛКА

 Последняя декада июня для нас, участников Великой Отечественной войны, – время тяжелых переживаний, связан­ных с 1941 годом – памятными днями начала войны. Горькие это были дни... Поделюсь своими воспоминаниями и я.

В канун войны, окончив четыре класса школы, я на попутке приехал в Минск, в гости к тетке. Мама должна была подъехать через неделю (у нее что-то с отпуском задерживалось). Мы с ней жили в Копыле – небольшом районном городке Белоруссии.

Но война поломала наши планы, и больше свою мать я не увидел. В числе 1500 узников гетто она была расстреляна фашистами в марте 1942 года.

Минск начали бомбить уже в первый день войны, а 24 нюня особенно ожесточенно. Город был весь в огне. И мы – тетя с тремя детьми и я с ней, четвертый – влились в поток беженцев, уходивших по могилевскому шоссе на восток. Свернув на станцию Смолевичи, сели в первый попавший товарняк и к утру добрались до Орши. Там попали под жестокую бомбежку, еле спаслись и почти неделю добирались пешком до Смоленска.

Так началась моя долгая и трудная дорога эвакуации: работали на колхозных полях в Дамках Тамбовской облас­ти, а к концу лета оказались у родственников в Донбассе. В ноябре 1941 нас эвакуировали в Сталинград, оттуда на барже беженцев переправили на волжскую левобережную пристань Владимировку. Было уже и холодно, и голодно... На западноказахстанской станции Джаныбек тетя сдала меня в местный детдом. Весной 1942 года я сбежал отту­да и поездом через Оренбург, Самару, Пензу добрался до Краснодара, где жила моя бабушка...

Лето 1942 года было тревожное. Фронт неумолимо при­ближался к городу... И вот 9 августа немцы начали заходить в город. Помню, как, распрощавшись с бабушкой, я бегу по Пашковскому шоссе к Кубани. На что надеялся? Ведь немцы могли появиться с минуты на минуту... Но судьба и тут про­тянула мне руку помощи... Высунувшийся из кабины стар­ший лейтенант подбросил меня в кузов, где лежали бумаги из архива райкома партии, и мы помчались в Пашковскую, южный пригород Краснодара. Успели переехать на левый бе­рег Кубани и понтонный мост был взорван буквально перед носом выскочивших на берег немецких мотоциклистов...

После коротких расспросов – кто я и что я – меня отвез­ли в 16-й отдельный инженерный батальон, воспитанни­ком которого я и стал. Мне было тогда почти 12 лет. Наша 56-я армия держала оборону от Новороссийска до Туапсе. Батальон размещался в одном из ущелий в горах, откуда солдаты небольшими группками просачивались в тыл вра­га, устраивая завалы на дорогах и минируя их.

Помню землянку, в которой мы жили с политруком бата­льона Владимиром Тимофеевичем Коломийцем. Не знаю, как сложилась его военная судьба, остался ли жив. Помню, как мы ездили с ним в штаб армии, в Новомихайловку, за почтой. Я дежурил в его походном политуголке, дневалил в штабе батальона. Быстро привык к ежедневным облетам рамы «Фокке-Вульфа» и к периодическим бомбежкам, после которых нередко долго приходилось приводить в по­рядок расположение батальона.

Но так уж случилось, что три месяца спустя, в конце ноября 1942 года меня отправили в тыл. По железной до­роге до Баку, пароходом через Каспий и далее на поезде я добрался до Ташкента, где был зачислен в эвакуированное туда Одесское военно-музыкальное училище воспитанни­ков Красной Армии. В училище учился играть на трубе и одновременно – в общеобразовательной школе.

Спустя 2,5 года, 9 мая 1945 года, в составе оркестра на­шего училища весь день играл на Центральной площади Ташкента, где шло народное гулянье: масса людей, всеоб­щая радость, песни, танцы и слезы радости – это был конец войны. Разве такое забудется?!

В том же году училище вернулось в Одессу, а в следую­щем, 1946 году, я с отличием окончил его и был направлен в Москву – в Образцово-показательный оркестр Министерс­тва обороны. Затем служил в образцовых оркестрах Воен­но-политической академии (г. Москва) и Высшего военно-­артиллерийского училища им. Красина (г. Калининград), от­куда в 1948 году демобилизовался, пробыв в армии 5,5 лет.

Поселился в Ленинграде, у тетки, где окончил 10 клас­сов 256-й школы и затем с отличием географический фа­культет пединститута им. А.И. Герцена.

Начал работать в 1953 году в Оренбуржье (был учите­лем, завучем и директором средней школы), а в 1958 году переехал в Пензенскую область: 3 года директорствовал в Лопатинской средней школе, 6 лет заведовал Шемышейским районо и почти 21 год был директором Пензенско­го областного института усовершенствования учителей. После выхода на пенсию в 1991 несколько лет работал доцентом кафедры педагогики Пензенского педагогического университета. В 1976 году мне было присвоено звание «За­служенный учитель Российской Федерации», а в 1986 году награжден медалью им. Н.К. Крупской. Так сложились моя военная и мирная биография.

И завершу я свои воспоминания еще одним событием, связанным с 7 ноября 1974 года. Тогда мы, трое пензенских педагогов, Иван Сергеевич Паленок, в то время заведую­щий Кузнецким гороно, Владимир Григорьевич Зеленое, учитель немецкого языка 16-й средней кузнецкой школы, и я представляли нашу страну на Международной встрече педагогов, посвященной 25-летию ГДР. Утром в кабинете директора Берлинского Дома учителя Хорста Шлегеля мы посмотрели по телевизору праздничный парад в Москве. Затем в кабинет вошли представители всех отделов Дома учителя и поздравили нас с праздником. Во второй полови­не дня мы побывали в Трептов-парке, где возложили цветы к подножью памятника воину-освободителю.

Вечер мы провели в оперном театре на Фридрихштрассе. Шла опера «Петр Михайлов» (о Петре I). Наблюдая за сценическим действом, я с волнением думал о превратнос­тях своей судьбы: ведь на моем месте, в 4 ряду партера, 3 десятка лет назад мог сидеть какой-нибудь обергаумбан-фюрер с супругой или другой крупный чин... А теперь вот сижу я, сын одной из узниц Копыльского гетто, бывший «сын полка», которого сегодня здесь, в Берлине, радушно принимают как почетного гостя.

Тысячи и тысячи могил находятся на земле, среди ко­торых есть и те, где покоится прах моего деда, бабушки, отца, матери и, наверняка, многих моих сослуживцев по фронтовому батальону.

Память о войне, о тяжелой поре моего детства и обо всем, что с ним связано, всегда будет со мной.

  

ФЁДОРОВА ЕФРОСИНЬЯ ЯКИМОВНА, доцент кафедры физической географии

   МОИ ВОСПОМИНАНИЯ О ВОЙНЕ

  Я родилась в г. Даугавпилсе Латвийской ССР. После окон­чания 6 классов в 1940 г. приехала учиться в русскую школу. 22 июня 1941 г. был теплый солнечный день и соответству­ющее настроение: окончен успешно 7 класс, прошел выпус­кной вечер. Сегодня я отправляюсь на любимом велосипеде на хутор к родителям, где, работая в хозяйстве, проведу все летние каникулы. Дорога предстоит нелегкая, до дома 60 км, а я еще должна повидать подругу. Мы пока ничего не подоз­реваем об уже начавшейся трагедии, так как никаких средств связи у нас нет. Но вот я выезжаю на главную улицу, Крас­ноармейскую. Здесь первый сюрприз. Раздается страшный, какой-то оглушительный треск, от которого становится не по себе. Пока ничего не видно, ко мне бежит постовой милици­онер и срочно направляет меня в ближайшую подворотню. Там уже толпа народа. Здесь я узнаю, что нас бомбят, что Киев уже бомбили рано утром, и что началась война. Вот с такой страшной новостью я и добиралась домой.

Начались тревожные, полные неизвестности, ожидания и надежд дни. Но никто не думал (особенно русское насе­ление), что немцы пожалуют к нам в самое ближайшее время. Хотелось надеяться, что их остановят еще где-нибудь у границы. Но факты не заставили себя ждать. Вдруг мы увидели, что на проселочной дороге появились небольшие группы солдат. К ближайшей из них я побежала узнавать истину. На глупейший вопрос: «Это отступление?» – лей­тенант улыбнулся и сказал: «Нет, нет, не беспокойтесь». Сомнений больше не было: немцы близко, наступают. Где же Красная Армия? То, что мы видели, всего лишь неболь­шие ее остатки, уходившие подальше от большака.

Мужчины между тем строили блиндаж на три семьи в низине у речки, не исключая, что придется переждать там возможные боевые действия. Но не успели они до конца ук­репить потолок, как сосед просигналил, что группа солдат, расположившись на отдых близ большака, сняла часового и поспешно уходит с места. Быстро хватаем самое необходи­мое, уводим скот в ольшаник у речки и бежим в блиндаж. Не прошло и часа, как другой сосед сообщил, что наш большак уже занят сильно грохочущей немецкой техникой. Никаких баз в нашей местности, к счастью, не было. Немцы мчались вперед без остановок. Несколько дней мы их даже близко не видели. Наши солдатики, конечно, далеко уйти не успели. Изредка пролетали самолеты, наверное, разведчики. Вслед за передовыми частями двигался обоз. Тогда и произошло первое знакомство с немцами, так как они рыскали по хуто­рам, требуя масло, сало, яйца. Но от больших поборов нашу семью выручал мой лепет отдельных немецких слов. Даже такие попытки сказать несколько слов на немецком языке внушали солдатам определенное уважение. Надо отметить, что немцы вели себя в Латвии культурнее, чем в России.

Начался новый этап повседневной жизни. Вся власть была в руках чиновников из латышской части населения. Этот этап был наиболее кровавым для нашей местности. Одним из пер­вых актов этой власти был арест и расстрел евреев – основных тогдашних торговцев. Сюда же привезли для расстрела из Даугавпилса детей из приюта и душевнобольных. Было даже организовано новое кладбище. В дальнейшем уже про­водилась индивидуальная «работа» в отношении советских активистов. В нашей деревне нашелся свой старшина-по­лицейский, участвовавший во всех кровавых расправах. Он лютовал, как мог. Следил за односельчанами и случайными прохожими, казавшимися ему подозрительными.

Осенью 1941 г. нам объявили, что в воскресенье приве­зут военнопленных, которых будут раздавать крестьянам в качестве бесплатной рабочей силы. Нашей семье рабо­чая сила не требовалась, но отец пошел из любопытства. Часа через два мы увидели отца и ковыляющего рядом с ним молоденького солдата-военнопленного. Оказалось, что, увидев папу и узнав в нем русского, парень взмолил­ся: «Дяденька, возьмите меня; я – ленинградец, ничего по хозяйству делать не умею и боюсь попасть к латышам». К тому же у него была травма ноги. Так в нашем доме поя­вился Сашка. Он оказался хорошим помощником маме по дому: носил воду, кормил коров, топил печь. Мы его по­любили, но он вызвал подозрение у нашего полицейского. Мать заступилась за парня. Он прожил у нас полгода, и затем его, выздоровевшего и окрепшего, забрали немцы.

Первый год войны я жила дома, так как русские школы не работали, а в латышские школы русских не принима­ли. Это была установка нового немецкого порядка. Учебу я продолжила во второй год войны, когда жила у родствен­ников. Дом война пощадила, но мой дядя был арестован за связь с подпольем, побывал в лагере Саласпилсе и других лагерях на территории Польши и Германии. Вернулся он только после войны, но прожил всего лишь несколько лет.

Летние месяцы 1942 и 1943 гг. были для меня гораздо опас­нее зимнего периода. Именно летом шла охота на молодежь для отправки на работу в Германию. Опасным было любое место, где собирались молодые люди. Для хозяйства нашего размера считалось достаточным два работоспособных человека, то есть мои родители. А я оказывалась лишней, и меня могли забрать в любое время. Для безопасности я с минимумом одежды и подготовленными сухарями была вынуждена переселиться к одинокой двоюродной бабушке в соседнюю деревню. Дело усугублялось тем, что опасности подвергались дома и деревни русских и белорусов. Латышей власти оберегали.

В период оккупации Латвии наша семья и большинство зна­комых мне русских с тревогой следили за событиями на фрон­тах. Получить достоверные сведения было практически невоз­можно. Средств связи у нас не было, немецким передачам верить не хотелось, но сведения как-то просачивались, передавались из уст в уста. Самым знающим источником был мой дядя Прохор. При любой новости с фронта он прибегал к нам домой и просил показать карту-вкладыш из учебника географии СССР и гово­рил, глядя на нее: «Нет, никогда немцам не одолеть Россию». Ни минуты мы не верили, что Москва взята.

В 1944 г. участились бомбардировки Даугавпилса. Учиться стало опасно, и я опять оказалась в деревне. Один из знакомых парней, которого немцы забрали в армию, сбе­жал и появился дома. А с ним были радист и руководитель партизанской группы. Развернулась работа по организации подполья. Ребята действовали активно, но недостаточно ос­торожно, что привело к разгрому организации. Радист Толя спасся, а подруг, Катю с сестрой, угнали в Германию.

Через некоторое время после разгрома организации мы уже приветствовали наши войска. К нам приехала комиссия по мобилизации в Красную Армию. Военком и ст. лейтенант НКВД провели со мной беседу и убедили меня ехать с ними для работы в военкомате. Так я оказалась в военкомате, где и работала секретарем-машинисткой до конца войны.

Источник: Во имя Победы: Воспоминания, статьи и очерки. – Пенза: ПГПУ, 2010.